Григорян, Юрий Эдуардович — Википедия

Ю́рий Эдуа́рдович Григоря́н (род. 13 августа 1965 (1965-08-13), Москва, РСФСР, СССР) — российский архитектор, график, художник, педагог, общественный деятель. Сооснователь (1999, с партнёром Александрой Павловой) и руководитель архитектурного бюро «Меганом». Преподаватель МАрхИ (с 2006), преподаватель (с 2010), руководитель (с 2011 по 2014) учебных программ Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» .

Юрий Григорян родился 13 августа 1965 года в Москве в семье инженеров. Дед Арташес Григорян — генерал-майор Советской Армии, участник Второй мировой войны.^[1]

В 1991 году окончил Московский архитектурный институт (МАрхИ). В 1989 году Григорян стажировался в Колумбийском университете.^[1]

В 1999 году с партнёром Александрой Павловой основал архитектурное бюро «Проект Меганом»^[2], названное по имени скалы в Крыму^[3].

При общении с заказчиком, сидя напротив него, Григорян часто рисует и пишет вверх ногами — для заказчика.

[4]

С 2006 года ведет студию в МАрхИ^[5]. С 2010 года — преподаватель (студия  — «Общественное пространство»), а с 2011 года — руководитель учебных программ Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка»^[6][7][8].

О своей преподавательской деятельности сказал:

Я вообще-то не преподаватель, начнём с этого. Есть такая традиция, что архитекторы в какой-то момент идут преподавать. Эта этика в западных странах чрезвычайно сильна, там считается, что ты в какой-то момент должен идти и возвращать знания, которые ты получил, свой опыт — ты должен этим делиться. Это даже не цеховая солидарность, не профессиональная этика, а просто ты должен и всё. И я тоже так пошёл шесть лет назад в МАрхИ. Нельзя просто съесть это всё самому. Это неправильно.^[8]

Член градостроительного совета инновационного центра «Сколково».^[5] Председатель жюри конкурса «Премия Авангард-2011».

[9]

Владеет английским языком.^[1]

Семья[править | править код]

• Дед — Арташес Аршакович Григорян, советский военный, генерал-майор. Участник Второй мировой войны.^[1]
• Родители:
  • Отец — Эдуард Арташесович Григорян, советский и российский инженер.^[1]
  • Мать — Галина Ивановна Григорян, советский и российский инженер.^[1]
• Первая жена — Наталья Евгеньевна Копоть.^[1]
• Сын — Степан Юрьевич Григорян (р. 1991).^[1]
• Вторая жена  — Наталия Татунашвили.
• Сын  — Петр Юрьевич Григорян (р.2017)

Архитектура[править | править код]

В интервью 2008 года определил своё архитектурное кредо:

…Мы стремимся найти образ в архитектуре сегодняшнего дня. Образная составляющая — для нас это очень важно. Мы пытаемся в простых формах найти человеческую значимость и выразительность. Найти эти формы. Если говорить об одном слове, которое это определяет, то я бы затруднился с ответом, я не знаю этого слова. У меня есть теория (у меня вообще их нет, но одна есть) относительно феномена чистой формы: чистая форма это наивысшее состояние формы, которого стремится достичь архитектор. Архитектура возникает на пересечении массы обстоятельств — пространственных, функциональных, финансовых, политических, личных, художественных, и они очень интересны. Увлекательны. Но в итоге они все должны быть сплавлены и переведены в форму.

[10]

О российской архитектуре сказал:

…Есть разная архитектура, возникающая из разных условий, с разными подходами, социальным, экологическим ландшафтным. Есть бразильская с её витальностью, есть американская, есть разные европейские школы. И русская — обязательно должна быть. Её только нужно нарисовать, вытянуть из пространства, оторвать от коммерции — она пока маленькая, прячется где-то, её растаскивают сейчас коммерческие интересы. Но то, что она будет, для меня несомненно. И когда это произойдет, вопросы о её провинциальности или подражательности исчезнут.

[10]

Известный искусствовед и архитектурный критик Григорий Ревзин пишет об архитектуре Юрия Григоряна:

Юрий Григорян, пожалуй, единственный из современных русских архитекторов, кто не вполне принял тезис Ладовского о том, что «пространство, а не камень — материал архитектуры», он, по-моему, допускает, что камень тоже немного её материал. Он заново превратил стену в художественную проблему, и это пуант целого ряда его проектов.^[11]

Современное искусство[править | править код]

Архитектура[править | править код]

Избранные постройки[править | править код]

Конкурсы[править | править код]

• 2009 — Дом искусств и культуры (Бейрут, Ливан), международный конкурс, 3-е место
• 2009 — Реконструкция Пермского речного вокзала в Музей современного искусства (Пермь), 1-е место
• 2012 — Развитие территории завода АМО-ЗИЛ (Москва), 1-е место
• 2014 — Реконструкция и расширение комплекса ГМИИ им. Пушкина (Москва), 1-е место
• 2014 — Развитие прибрежных территорий Москвы-реки (Москва), 1-е место

Реконструкции[править | править код]

Современное искусство, выставочные проекты[править | править код]

• 2006 — Сарай (Парк «Никола-Ленивец»)
• 2008 — Павильон для выставки Born-house (Архитектурная биеннале, Венеция)
• 2010 — Леонид Павлов 1909-1990
• 2012 — Кабинет Давида (Музей Архитектуры, флигель Руина, Москва)
• 2015 — сценография к спектаклю Black&Simpson (Театр Практика, Москва)

Публикации и выступления Юрия Григоряна[править | править код]

Интервью[править | править код]

Публичные выступления[править | править код]

О Юрии Григоряне[править | править код]

Интерьер загородного дома: проект бюро «Меганом» и студии HBA

19 февраля 2015

• Чесова Полина

Дом в Подмосковье — совместный проект архитектурного бюро «Меганом» и международной дизайн-студии HBA/Hirsch Bedner Associates — так тесно связан с природой, что порой забываешь, где ты находишься, внутри или снаружи

Дом площадью 2000 кв. м вписан в природный ландшафт. Почти все комнаты с окнами от пола до потолка имеют выход в сад либо на обустроенные на кровле открытые террасы. Вытянутую в плане пристройку занимает зона спа, которая включает в себя бассейн, сауну, хаммам и тренажерную комнату.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Автор архитектурного проекта этого дома — знаменитое московское бюро «Проект Меганом» — в представлении не нуждается. Международная студия HBA/Hirsch Bedner Associates, отвечавшая за интерьер, более известна в Европе, чем в России.

Многие детали имитируют природные элементы. В гостиной, например, идет стеклянный «дождь»

Заказчик выбрал ее после того, как остановился в одном из оформленных HBA отелей. «Мы встретились в нашем лондонском офисе и сразу нашли общий язык, — вспоминает дизайнер Галина Гинзбург-Мали. — Нам несказанно повезло с заказчиком. Он очень хорошо эрудирован и четко представлял, чего хочет».

Гостиная. Диваны, Flexform. Журнальный стол, Hudson Furniture. Ковер выткан на заказ в английской компании Top Floor. Торшеры, Penta.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Галина — выпускница авторитетной нью-йоркской школы Parsons School of Design, занимается дизайном интерьеров 12 лет, но этот дом в Подмосковье считает особенным. «К моменту моего приезда здание было на стадии «коробки» и выглядело абсолютно прозрачным, — говорит она. — Я вошла в дом и увидела… лес. Комнаты с огромными окнами настолько сильно взаимодействовали с окружающей природой, что порой я забывала, где нахожусь — внутри или снаружи. Все буквально дышало сосновым бором. Это одновременно шокировало и вдохновляло».

Лестница отделена от гостиной стеклянной инсталляцией «Дождь», изготовленной компанией Lasvit, Чехия, по эскизам Галины Гинзбург-Мали. Стены отделаны бронзовыми панелями, Based Upon.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Бассейн — любимое помещение хозяина дома и авторов проекта. Уровень воды совпадает с уровнем пола, в который встроена система переливов. В сочетании с панорамными окнами от пола до потолка такое решение создает иллюзию плавания в естественном водоеме.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Так родилась идея создать интерьер, полностью интегрированный в природу. Совместно с архитекторами Юрием Григоряном и Павлом Иванчиковым («Проект Меганом») дизайнер выбрала спокойную палитру коричневых, бронзовых, оливковых оттенков.

Заказчик не любит ничего, что выглядит слишком новым или блестящим»

«Мы использовали только натуральные материалы: мрамор, металл, дерево, стекло, — продолжает Галина. — Владелец не любит ничего, что выглядит слишком новым и блестящим, поэтому здесь много грубых фактур с эффектом искусственного состаривания». Широкие половые доски из тонированного дуба, к примеру, имеют неровности, напоминающие древесную кору, а в облицовке каминов использована состаренная медь, бронза и оружейная сталь.

Столовая расположена между гостиной и кухней. Стол, Promemoria. Стулья, Mobilidea. Люстра, Terzani. Деревянные полы, LV Wood.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Дом площадью 2000 квадратных метров состоит из двух жилых этажей, цоколя, отведенного под картинную галерею, и пристройки, где расположена зона cпа. Жилое пространство функционально делится на две части: приватную и гостевую. Они сходятся у лестницы, ставшей центральным ядром композиции. От гостиной ее отделяет ниспадающий с потолка «поток» стеклянных цилиндров. Эта эффектная инсталляция «Дождь» создана по эскизам Галины Гинзбург-Мали в Чехии.

Стены лестничного проема на всех уровнях облицованы бронзовыми панелями. Их, как и многие другие элементы отделки, делали на заказ. Готовую мебель, освещение и аксессуары выбирали в тесном сотрудничестве с московскими галереями Altagamma и Bosco.

Из кабинета и спальни, расположенных на втором этаже, можно выйти на крышу, превращенную в гостиную под открытым небом.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Ванная комната хозяев. Здесь, как и в других помещениях, — окно в пол. Вид на лес отражается в поверхностях из полированного мрамора Michaelangelo, «КАМ». Столярные изделия, «Александр Нэй». Бра, Contardi. Кушетка, Hudson Furniture. Стены душевой выложены мозаикой, Sicis. Душевая система, Gessi.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

«Мы не разбивали проект на стадии, и все отделочные материалы, архитектурные детали, мебель, светильники разрабатывали одновременно. Только так можно достичь полноты образа и добиться того, чтобы ни одна деталь не выглядела как afterthought («придуманная позже»), — делится профессиональными секретами Галина. — Хороший жилой интерьер — это всегда очень личная история, каждая деталь которой отражает индивидуальность владельца. Я очень рада, что здесь таких элементов много.

Хороший жилой интерьер — это всегда очень личная история, отражающая характер хозяев»

Это и ручка на входной двери, которую специально для этого проекта создал хороший знакомый хозяина. И камин в спальне, чей металлический портал украшает тиснение в виде отпечатков листьев, сорванных с деревьев около дома». Работы по оформлению интерьера велись два года. Дом наполнился деталями, мебелью и текстилем, но сохранил свою прозрачность, так поразившую Галину в начале проекта.

Ванная комната хозяев

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Наиболее ярко это отражено в бассейне, который все участники проекта называют самым любимым помещением в доме. «За вами закрывается бесшумная раздвижная дверь — и вы попадаете в мир полного уединения и гармонии с природой, — завершает свой рассказ дизайнер. — Стены и полы имеют грубую или шероховатую фактуру, единственная гладкая поверхность — зеркало воды, в котором отражается лес. Эта удивительная картина — лучшая иллюстрация самой идеи жизни на природе». www.hba.com

Спальня хозяев. Кровать, Meridiani. Настольные лампы, Porta Romana.

Фото: 

ДЖОРДЖО ПОССЕНТИ (GIORGIO POSSENTI)

Elle Decoration

Хёрст Шкулёв Паблишинг

Москва, ул. Шаболовка, дом 31б, 6-й подъезд (вход с Конного переулка)

о личном «Стандарте», визуальной лаборатории и брендинге идей :: Статьи

Разговор вела Алена Шляховая в рамках подготовки курса «Photoshop online: Визуализация против коллажа» совместно с образовательной площадкой «Софт Культура» и проектом «Склад Ума».

Елена Угловская стала партнером «Меганома» в 2014 году, а пришла в бюро сразу после окончания МАРХИ в 2008 году. Работала ведущим архитектором в целом ряде конкурсных проектов, включая проекты по развитию Пушкинского музея и реконструкции ЗИЛа.

Алена Шляховая — архитектор, исследователь, преподаватель МАРШ, куратор проекта «Склад Ума». Преподает культуру архитектурной подачи на нескольких курсах «Софт Культуры». Работала в КБ «Стрелка», бюро WALL и FORM, сейчас — в «Меганоме».

Для чего архитектору нужна графика

Какую ценность изображение имеет в работе «Меганома»? Есть ли в бюро какое-то особое отношение к графике? Насколько осмысленно происходит выбор способа подачи и насколько он важен?

Не думаю, что есть какая-то специальная графика, которую использует архитектор, есть скорее попытка понять, как мы можем репрезентировать мир, который видим вокруг себя, как можем объяснить, что видим, другому человеку. Это такой язык. Он визуальный.

Любая картинка, любое изображение — это сжатая, максимально сконцентрированная информация. Иногда ты не можешь настолько емко описать словами то, что ты можешь передать через графику.

Если разбить вопрос на несколько частей, то ответ таков. Позиция «Меганома» в том, что графика — это всего лишь инструмент, способ передачи информации. Второе — важно не то, какой ты используешь инструмент, а какой смысл ты закладываешь при его использовании. И последнее — при создании любого изображения ты должен понимать, что находишься в определенном контексте непрерывного графического поиска, который длится уже не одно тысячелетие.

Проект дома для мыса Меганом, по которому бюро и получило свое название. 1998 год

Так что позиция «Меганома» в отношении архитектурной графики — это позиция исследователя. Мы стараемся исследовать традиции репрезентации окружающего мира и стараемся задавать самим себе как можно больше вопросов: что это за изображение? о чем оно? Более всего здесь важна рефлексия на тему того, что я этим изображением говорю. Это сравнимо с написанием истории, которая затем превращается в графическое изображение.

Как создать собственный визуальный язык

Зачем «Меганому» внутренний стандарт и «Лаборатория
визуального проектирования»

Мне известно, что в «Меганоме» есть такой документ как «Стандарт», который содержит что-то вроде дизайн-кода для чертежей. Что еще регламентируется этим «Стандартом»?

Стандарт в его сегодняшнем виде был создан около 10 лет назад, и стал своеобразным фильтром, не позволяющим ошибкам пройти дальше, в глубь процесса проектирования. Он не был связан со стилем, с каким-то собственным графическим языком, а знакомил скорее с необходимым минимумом инструментария, который позволял достичь определенной графической цели.

И он посвящен не столько графике, сколько оптимизации процесса. Его придумали, чтобы каждый раз не изобретать с нуля способ оформления чертежей. Но с течением времени мы поняли, что его необходимо развивать — и вот на данный момент у нас запущена такая «Лаборатория Визуального Проектирования», где мы стараемся этот «Меганом-Стандарт» расширить. Мы думаем о некой иерархической системе, которая состояла бы из базового графического ядра (оно будет отражать стиль нашего бюро) и дополнительной графической надстройки (такие «бонусы и трюки»), которая позволит каждому архитектору добавлять в графический язык бюро нечто свое.

Несмотря на наличие «Стандарта», в подачах «Меганома», в отличие от многих других бюро, очень сложно проследить какой-то единый визуальный язык. Вы делаете разные по стилю коллажи и рендеры, схемы и чертежи тоже сильно друг от друга отличаются. Для «Меганома» отсутствие единого визуального языка в графике — осмысленное или случайное решение?

Это случайно. Говоря о графическом языке важно понимать, что большую роль здесь играет личность человека. Когда «Меганом» был еще очень маленьким бюро, его языком был макет, всем известный практикабль-макет (макет 1:1), элементарные чертежи, очень схематичные отточенные рисунки и рендеры. И этот язык такого немного доисторического использования дигитальных возможностей — он стал для нас стилеобразующим. Понять, что нечто сделано «Меганомом» можно было, если ты видишь что-то и не можешь точно определить, в каком году это было сделано: 200 лет назад или вчера. Мы старались применять разные материалы, разные технологии, смешивать все это между собой, не делать временных различий в графике. В какой-то момент мы сами поняли, что стали заложниками собственного языка.

Практикабль-макет: Villa Rose и «Бетонная квартира»

Когда к нам стали приходить новые люди, бюро начало расширяться, то показалось интересным отменить все правила и посмотреть, какие еще есть возможности и уже из них отбирать интересующие нас техники.

Не возникает путаница? С одной стороны, то, чем сейчас занимается «Лаборатория», призвано полностью освободить головы сотрудников от того, как подавать проекты, а с другой — присутствует идея с изобретением какого-то нового языка. Очень велика вероятность уйти с головой именно в эту сторону.

Такая опасность есть. Наша идея заключается в том, что когда у тебя будет четко отлажен процесс производства проекта, в его графической составляющей, это позволит бюро освободить себя от ненужного поиска. А вот экспериментальная часть «Лаборатории» — это такая активная машина, позволяющая подключать к работе какие-то новые тестовые режимы и смотреть на реакцию заказчиков, коллег, сотрудников бюро. Ты все время пытаешься как бы этот новый зарождающийся язык (он может быть, кстати, наполнен абсолютно безумными идеями) тестировать на реальности: насколько это эффективно и какие взаимодействия он может порождать.

Какую графику можно назвать хорошей

Иногда я говорю студентам, что все графические продукты к проекту, которые они производят, как раз и есть все, в чем воплощаются их идеи. В таком случае, как же можно воспринимать ее как инструмент? По факту это единственный документ, который способен полностью передать то, что ты придумал, потому что то, что ты построишь (если вообще построишь) с гораздо меньшей силой и прямотой будет передавать заложенные смыслы.

Говоря слово «инструмент», я не вкладываю в него какое-то преуменьшающее значение. Я имею в виду, что это просто способ передачи человеку информации, но это не лишает графику возможности воздействовать на наблюдателя.

То есть графика — это именно способ коммуникации?

Это форма языка. Форма передачи сигнала от одного человека к другому. Это также может быть и текст. Это не важно. И текст, и графика могут быть хорошими, могут быть плохими. Опять-таки интересный вопрос, что такое хорошая графика, а что такое плохая.

Ризосфера. Новое основание. Проект развития ГМИИ им. Пушкина. 2014 год

Говоря «хороший» и «плохой», мы имеем в виду «уместный», «понятный», «выполняющий свою функцию коммуникации»? Или нет?

Для меня графика является хорошей, когда она очень точно передает смысл. Так же и текст. Текст хорош, когда он очень точно передает мысли одного человека другому без потери информации в процессе чтения. Поэтому возникает интересный вопрос про то, что графика бывает избыточной. Интересно, какие формы графики использует архитектор, какие форматы он выбрал для того, чтобы передавать информацию, которую он должен передавать? Насколько это успешные форматы? В Лаборатории мы часто обсуждаем, что графика архитектора становится избыточной, что она не справляется с функцией точной передачи информации другому.

Сейчас, исходя из своего опыта преподавания на площадке, кажется, что студенты очень сильно зацикливаются на графике. Видимо, из-за этой свободы или из-за большого количества визуальной информации вокруг, они думают про картинки больше, чем про сам проект. Это не кажется странным и неправильным?

Думаю, это общая тенденция. Нам сейчас проще читать не текст и не пространства, а диаграммы и картинки. Об этом можно говорить, я думаю, это интересная история для обсуждения в профессиональном сообществе. Архитектор все чаще использует картинку, «обещание прекрасного будущего», как инструмент проектирования. И понятно, как это появилось.

Ведь в процессе презентации, например, конкурса или объяснения чего-либо заказчику, многие из инструментов, которые традиционно использует архитектор, оказываются просто непонятны адресату. И единственное, что объединяет твое чувство пространства, твою идею с заказчиком или комиссией конкурса — это картинки. Вся информация, все слова, все тексты, все чертежи воплощаются в каком-то образе, который должен возыметь терапевтический, успокаивающий эффект — обещание прекрасного. Но я согласна, что графикой можно еще и «запутать следы».

Что поможет точно передать свою идею

Вы стараетесь быть понятными непрофессиональному зрителю, много внимания уделяете презентации: графике, буклетам, словам и самому процессу презентации непосредственно.

Это свойственно не всем бюро, кто-то предпочитает оставаться закрытым и позиционировать себя скорее как художника, оставляя за собой право объяснять некоторые решения лишь собственным вкусом. Почему архитектору сегодня важно быть понятным? Как вы к этому пришли?

Презентация для нас интересна тем, что это своеобразная форма построения диалога между конечным потребителем архитектуры и самим архитектором. На наш взгляд (возьму на себя ответственность сказать за весь «Меганом»), чем более ты понятен не-архитектору, тем точнее ты чувствуешь жизнь и реальность вокруг себя. История про архитектуру, замкнутую внутри цеха — достаточно милый эскапизм. Потому что архитектура, безусловно, делается не для архитектора и нет никакого общества, которому нужен специальный язык. Все эти истории про то, что специальная архитектурная графика плохо воспринимается другими — это слабость со стороны архитекторов. Архитектура не должна быть никаким сакральным знанием — это банальные выводы. Архитектурный проект — это то, с чем человек будет иметь дело всю жизнь. Своими бетонными конструкциями ты вторгаешься в чью-то реальность. Мне кажется, очень важным научиться говорить простым языком, чтобы люди были вовлечены в процесс, чтобы процесс производства города стал обсуждаемым.

«Зеленая река»: групповой дипломный проект студентов МАРХИ. 2008 год

А как самому архитектору понять, что он говорит на понятном языке и что вообще такое «понятный» язык?

Общение.

Общение с людьми вне цеха?

Очень важно уметь объяснить свою идею кому угодно. Жизнь интереснее, чем архитектурный проект, а если говорить о том, что есть какие-то идеальные формы, которые мы достаем с общей полки идей и затем представляем бумажную архитектуру в своем абсолюте, которая не может быть реализована. Хотя тут я не уверена, думаю любой проект может быть реализован с той или иной степенью успешностью.

Мы знаем, что реальность достаточно гибка, она терпит любую форму вторжения, и любой из бумажных проектов мог бы быть реализован. Дальше интересно, как реальность и жизнь его трансформируют. Не факт, что проекты, которые построены, что-то теряют. По-моему, они получают новый вызов, становятся интереснее.

Что необходимо делать, чтобы сформировать понятный вне цеха язык? Когда живешь как архитектор, только внутри него, возможность трезво оценивать, где ты остаешься понятен, а где нет, ослабевает. Как это побороть?

Я не хочу сказать, что профессиональный язык — это непонятный язык. Профессиональный язык — это темы, которые мы обсуждаем между собой. Насколько они релевантны, интересны, так скажем, внешнему наблюдателю? Насколько те темы, которые мы поднимаем в архитектурном сообществе и считаем важными для себя, находят отклик и понимание у других?

Мы говорим о том, что есть какой-то сложный профессиональный язык, а есть какой-то адаптированный, для внешнего потребителя — это тоже звучит достаточно самоуверенно. Внешний потребитель — это не просто человек, который стоит и ждет, когда ему что-то объяснят, это люди различных дисциплин и специальностей, которые могут в процессе обсуждения задавать достаточно серьезные и интересные вопросы.

Мы много говорили про понятный язык и про трансляцию вовне. Как вы определяете для себя грань, когда понятность переходит в банальность? Как быстро и мощно донести свои идеи до зрителя, не потеряв глубины? Как через графику и минимальные подписи можно объяснять, что ты сделал? Потому что, как мы говорили, никто ведь не читает текстов, люди в большинстве случаев смотрят только на картинки.

Самый главный и правильный прием — это четко сформулировать вопрос самому себе и понять, что ты хочешь сказать. Потому что графика не может сделать высказывание банальным или небанальным, привнести дополнительный смысл. Графический язык нам лишь помогает.

Но можно привести пример с BIG. Бьярке Ингельс создал язык маленьких простых схем. Они всем понятны и влюбляют непрофессионалов в проект, но многие архитекторы считают это какой-то, условно, недостойной деятельностью. Или, например, супер-солнечные рендеры с избыточными спецэффектами. Ведь если человек не визуал, а таких всё-таки очень много — для него это может быть подходящим способом коммуникации. Но к сожалению, все это нередко оборачивается чрезмерным упрощением.

Это сложный вопрос. Мы опять возвращаемся к тому, что есть роль личности в производстве любого продукта и тем более графического. Все зависит от того, какой человек художник. Мы не будем говорить плохой или хороший, просто насколько визуальный инструмент для него естественен. У архитектора сложная позиция: ему нужно производить эти графические образы, и большинство из них просто этого делать не умеют. И, я думаю, это одна из причин появления сторонних фирм, которые обязуются сделать для вашего проекта прекрасные картинки прекрасного будущего.

Есть лидер проекта, есть некий философ, который производит идею, и дальше к нему подключаются такие фирмы-сателлиты: одна должна произвести картинки по этой идее, другая — делает чертежи, третья — макеты и так далее. Это, в принципе, такая расширенная модель архитектурного бюро. Но производство образов стало сегодня уже отдельной профессией. Мы знаем достаточно известные фирмы типа Luxigon и Mir, которые работают на стыке кинематографии, статичного и динамичного рендера. Эти люди унифицировали язык изображения для всех архитектурных бюро. Но при этом все же можно безошибочно отличить проекты Herzog & De Meuron от OMA и Чипперфильда. Таким образом, графика может оставаться как бы поясняющей.

В «Меганоме» мы иногда специально стараемся оставить ее поясняющей, чтобы она не льстила проекту. Безусловно, графика не должна каким-то образом его искажать и выявлять недостатки, но также она не должна быть инструментом самообмана.

«Инвентаризация»: преддипломное исследование в МАРХИ. 2011 год

У нас есть такой интересный опыт, когда сидишь в приемной комиссии и человеку приходится рассказать что-то о проекте, часто видишь сзади абсолютно прекрасную (или ужасную) подачу и понимаешь, что всё, что он говорит, никоим образом не совпадает с тем, что показано в графике. Тут ты понимаешь, что человек воспринимает графику и рассуждения о проекте как две различные дисциплины. И этот вопрос достаточно интересен: что является его конечным продуктом? Размышления или графика?

Но бывает так называемая безопасная зона графики. Это как графический этикет. С его помощью архитекторы, как и графические дизайнеры, узнают чужого. Очень часто, правда, графикой можно сбить с толку: как понять, расположен ли ты к проекту потому что тебе льстит его графика, или нет? Если тебе нравится графический язык, начинаешь менее остро воспринимать смыслы.

Брендинг проекта

или как выразить идею в одном изображении и фразе

Для некоторых последних проектов «Меганома» разрабатывается брендинг и собственная айдентика. Насколько важным вы считаете превращать архитектурные проекты в бренды?

Бренд — это же идея. Бренд маркирует собой какую-то определенную идею, которая должна появиться в общественном сознании.

Скажем так, как выглядит для меня брендирование? Есть какой-то продукт и его надо продать. Чтобы его продать, надо объяснить его на очень понятном языке.

Могу сказать, что в мои студенческие годы была такая практика, что каждый проект должен был иметь свое лого, свой бренд. Если ты можешь объяснить свой проект одним жестом, максимально сконцентрировать всю информацию в одной диаграмме, чтобы буквально за минуту объяснить его суть, значит, ты смог его забрендировать. То есть брендинг для нас был способом сконцентрировать все размышления о проекте в максимально сжатой форме.

Да, и вот сразу возникают мысли о том, что если говорить про архитектурную графику и ее цель, то это все в общем-то про создание бренда своего проекта, своего «продукта».

Да, брендирование идеи. Графика — это проектный инструмент, способ размышления и производства целостного тела проекта. Проект вместе со всеми изображениями, текстами, макетами и презентациями — это всегда единая система повествования, единая сущность.

Проекты года в Москве: Меганом

Мы продолжаем серию «Проекты года», где знакомим с финалистами Архитектурной премии Москвы. «Меганом» не нуждается в дополнительном представлении, бюро второй год подряд выходит в финал Премии с проектом жилого комплекса.

Напомним, что Премия города Москвы в области архитектуры и градостроительства учреждена в 2017 году при поддержке мэра Москвы Сергея Собянина, а до этого Москомархитектура в течение пяти лет отмечала лучшие проекты в рамках «Премии Архсовета Москвы». С полным списком финалистов 2019 можно познакомиться на официальном сайте мероприятия.

Многофункциональный жилой комплекс с подземной автостоянкой

ЦАО, Пресненский, Звенигородское шоссе, вл. 11
Архитектор: ООО «МЕГАНОМ»
Заказчик: АО «ХЛЕБОЗАВОД № 16»
Номинация: «Лучшее архитектурно-градостроительное решение объекта жилого назначения»

Автор проекта: Юрий Григорян
Руководитель проекта: Александра Коптелова
Архитекторы: Маргарита Щербакова, Влад Капустин, Станислав Кириченко, Татьяна Лагоцка

Юрий Григорян

Одной из идей при разработке проекта было создание жилых башен с максимальным количеством видовых точек — панорамными окнами, выходящими как минимум на две стороны дома в каждой квартире, и просторными террасами на верхних этажах. Этим и обусловлены своеобразные «пиксельные» формы башен, с различной планировочной конфигурацией на этажах и консольными фрагментами. Фасады башен выполнены из скульптурных фибробетонных панелей, размещенных горизонтально и вертикально, за счёт чего фактурный рисунок фасада работает с солнцем в зависимости от погодных условий и угла падения лучей, а тени, отбрасываемые объёмным рисунком панелей, сказываются на общем восприятии фасада. Северный же фасад, выходящий на Звенигородское шоссе, совершенно плоский и выполнен из гладких, глянцевых панелей для максимального отражения света.

Архитектурная премия — хороший пример того, как можно отслеживать развитие качества архитектуры в Москве, а также мотивировать не только молодых архитекторов и различные архитектурные бюро, но и девелоперов, и застройщиков на производство более качественного продукта и дополнительное внимание к деталям.

Жилые башни комплекса размещаются на едином Г-образном стилобате с зелёной кровлей. Первый уровень стилобата понижен со стороны шоссе за счёт перепада рельефа для того, чтобы создать обособленное публичное пространство, отгороженное от шума. Эта общественная площадь как будто насквозь проникает в само здание через сплошное остекление ресторана с просторным двухсветным пространством. Стилобат по периметру имеет консольные навесы для более уютного восприятия и человеческого масштаба. Внутренняя же часть комплекса, за счёт Г-образной конфигурации участка, создаёт закрытый тихий внутренний двор без машин, с детской площадкой и зелёными зонами. Таким образом общая логистика комплекса делится на публичную, общественную зону вдоль шоссе и приватную, тихую, дворовую зону для жителей.

Меганом • Проект: Негативы

Экспозиция выставки «Негативы» построена вокруг фотопленки, однажды переданной Давидом Саркисяном, в то время директором Музея архитектуры им. А. В. Щусева, в архитектурное бюро «Меганом». На пленке оказались снимки памятников мировой культуры. Полная история негативов авторам выставки неизвестна.

Выставка приурочена к выходу книги «Давид» — биографии Давида Ашотовича Саркисяна. Книга написана и издана друзьями Давида в рамках издательской программы «МГНМ книги» в 2019 году. 

Давид Саркисян — ученый-биолог, режиссер документального кино, автор искусствоведческих статей, директор Музея архитектуры в Москве. На весь мир известен музейный кабинет Давида, «пещера Аладдина», где хозяин любовно расставлял удивительные вещи, добытые, выменянные, купленные, полученные в подарок в разных местах по всему свету. 

В одной из коробок в кабинете Давида лежали негативы — на черно-белую пленку было снято неизвестно что неизвестно кем. Спустя годы после того, как кабинет переместился из «Аптекарского приказа» в музейный флигель «Руина», а архив из кабинета частично переехал к друзьям Давида в архитектурное бюро «Меганом», негативы из коробки были отсканированы. Эти кадры, на наш взгляд, понравились бы Давиду — переснятые из книг изображения памятников архитектуры и культуры, живопись, скульптура и графика. Пленка поросла плесенью и частично разрушилась, отчего эмульсия на негативах покрылась синими разводами, которые подчас резонируют с остатками изображений.

На выставке представлены и негативы из коробки Давида, и отпечатки с них. Каждый кадр напечатан ручным способом. Негативы напоминают нам о том времени, когда Давид был в центре архитектурного мира Москвы, кабинет его наполнялся вещами — утонченными и роскошными, дорогими и ненужными, важными и пустыми, к нему шел непрерывный поток посетителей, и все отмечали изящество коллекции и красоту Давида, возвышавшегося в ее окружении.

—

МЕСТО Галерея «Роза Азора», Москва

ГОД 2019

СТАТУС завершен

КОМАНДА

КОНЦЕПЦИЯ ВЫСТАВКИ Александр Бродский, Юрий Григорян, Таисия Осипова

ПЕЧАТЬ ФОТОГРАФИЙ Андрей Шагин

ГРАФИЧЕСКИЙ ДИЗАЙН Иван Степаненко

ПЕРЕВОД Бен де Коурси Джонс

ЛАЙТБОКС Artsy Group

ТУМБЫ Александр Волжанский

ОФОРМЛЕНИЕ ФОТОГРАФИЙ Премиум Багет, ROOM34

Благодарим за помощь и участие: Кирилла Асса, Всеволода Бабичука, Алексея Бусленко, Наталью Дормидонтову, Надежду Исаеву, Андрея Кириллова, Анатолия Коршунова, Анастасию Липатову, Олега Олейникова, Александра Орлова, Анну Рудакову, Глеба Сошникова, Евгения Черепанова,  Михаила Шолохова.

Благодарим галерею «Роза Азора» и ее основателей Любовь Шакс и Елену Языкову, а также сотрудников — Татьяну Воронину, Ольгу Ельшевскую, Людмилу Манчевскую, Наталию Югай.

Каталог выставки «Негативы» издан архитектурным бюро «Меганом» в рамках программы «МГНМ книги».

ISBN 978-5-6040023-2-2

УДК 72(47+57)(084.121)

ББК 85.113я6

Авт. зн. Н41

Архитектор Юрий Григорян — о небоскребе в Нью-Йорке и будущем Москвы :: Дизайн :: РБК Недвижимость

Основатель архитектурного бюро «Меганом» Юрий Григорян рассказал об опыте работы в США, проблемах российских архитекторов и о том, почему решил участвовать в конкурсе на реновацию хрущевских кварталов

Фото: Олег Лозовой/РБК

​В начале 2018 года в Нью-Йорке начнется строительство 307-метрового небоскреба по проекту московского архитектурного бюро «Меганом». Это первое в США высотное здание, созданное российскими архитекторами. Основатель бюро Юрий Григорян рассказал «РБК-Недвижимости» о работе над этим и другими проектами.

— В конце октября власти Нью-Йорка согласовали проект вашего небоскреба 262 Fifth Avenue, который через три месяца начнут строить на Манхэттене. Расскажите, как вы появились в этом проекте?

— Три года назад мы на дружеской основе стали консультировать девелопера этого проекта (компания Five Points Development, основанная российско-израильским миллиардером Борисом Кузинцом. — Прим. «РБК-Недвижимость»). Постепенно у заказчика, который лично очень сильно вовлечен в этот проект, стали появляться какие-то идеи, и он пригласил нас делать его вместе с ним.

— То есть конкурса не было?

— Обычно на такие непубличные объекты конкурсы не проводятся, это ведь не театр и не парк. В Штатах все, что строится на общественные деньги, в основном выбирается на конкурсной основе. И это очень важное отличие американской системы от российской. Впрочем, так обстоят дела не только в США. Во всем мире рынок проектирования детских садов, школ и других публичных зданий часто является главной площадкой развития молодых архитекторов. И то, что у нас этим занимается «военизированное» подразделение департамента строительства, конечно, ненормально. Оно, это подразделение, просто воспроизводит какие-то элементы строительства, украшая их (детские сады и школы. — Прим. ред.) разноцветными панелями.

Архитектор Юрий Григорян (Фото: Олег Лозовой/РБК)

— В чем особенности процедуры согласования такого рода проектов в США и в России?

— В США эта процедура абсолютно прозрачная: там все документы в открытом доступе, публикуются в интернете, и ты всегда видишь, на какой стадии находится проект. За процедурой согласования в режиме реального времени следят не только архитекторы, но и журналисты, блогеры, общественность.

Это принципиальное отличие от нашей системы, которая абсолютно непрозрачна. Ты не можешь ни получить статистику по проекту, ни узнать, на какой стадии согласования он находится. Эти обстоятельства во многом определяют результат, потому что в Москве возникает много зданий, обладающих сверхъестественной плотностью и размером. И люди узнают об этом, только когда проект уже реализуется. Почти всегда такие проекты являются подарком тем или иным «важным людям» от городских властей.

— Но к зарубежным архитекторам всегда предъявляют больше требований и в России, и в других странах.

— В отличие от России, власти в США вообще не оценивают ни один проект, они просто не имеют такого права. Существует законодательство, все параметры проекта прописаны в соответствии с типом участка, на котором он будет строиться. Есть правила, по которым ты можешь его развивать. Соответственно, застройщик может купить участок с определенной плотностью и высотностью.

В нашем случае высота не была ограничена. Таких участков в Нью-Йорке много, именно поэтому Манхэттен растет вверх. Дальше можно купить строительные права у соседей, допустим, если рядом с тобой находится маленький домик, у которого такая же плотность, и его собственник не собирается строить новое здание. Таким образом, появляется возможность купить так называемые права на воздух. Кроме того, можно получить бонусы за энергоэффективность. Например, мы получили дополнительно 20% плотности за то, что спроектировали энергоэффективное здание.

— Какие технологии вы для этого использовали?

— В Нью-Йорке даже в новых проектах значительные теплопотери, потому что там строится много зданий с дешевыми окнами и без должного утепления. В городе есть минимальный код, который устанавливает лимит таких теплопотерь. Если показатели вашего здания на 20% лучше базовых, вы получаете дополнительные 20% плотности.

Получить их можно и другим путем — например, сделав в жилом комплексе публичную площадь, открытую для всех горожан, причем это пространство должно быть освещено солнцем. Классический пример такого пространства — открытая площадка перед небоскребом «Сигрем-билдинг» Миса ван дер Роэ. Все это очень простые вещи, за ними стоят определенные ценности, которые продвигает город.

— Расскажите, как здание устроено внутри. Насколько я знаю, там нет несущих колонн и перегородок — это довольно необычное решение для небоскреба.

— Да, там всего одна квартира на этаж, такой тип жилых домов можно встретить в Нью-Йорке. Мы освободили центральное пространство от ядра (лифтов и лестниц), которое вынесли на западную сторону. Таким образом, пространство квартир получилось очень гибким: там нет ни колонн, ни стояков. В этом есть определенная инновационность, хотя сама технология выноса ядра не нова, но в здании таких пропорций и такой типологии, действительно, до сих пор не применялась.

В здании довольно интересные инженерные системы: когда мы вынесли ядро, у него обнаружился большой глухой южный фасад, на котором мы разместили солнечные батареи — по масштабу они одни из самых больших в США, размер плоскости батарей 6×300 м. На одном из технических этажей здания находится огромный контейнер для льда. По ночам, когда самый низкий тариф на электричество, машина делает из воды лед, который используется для кондиционирования здания в дневное время. Благодаря этому в определенную погоду можно не использовать электричество. Солнце и лед — два полюса, на которых строится энергетическая система здания.

— Сейчас кажется странным, что это ваш первый зарубежный проект. Почему раньше не работали за границей?

— К этом привело сочетание факторов. Во-первых, у нас довольно много общественно важных проектов в России — это и расширение ГМИИ им. А. С. Пушкина, и благоустройство набережных Москвы-реки, плюс отдельные образовательные инициативы. Во-вторых и в-главных, архитектор — в основном локальная профессия. Международный архитектор — это в своем роде исключение. Вообще, архитектор всегда принадлежит тому месту, в котором он родился. И не так много примеров, когда архитекторы делали что-то по-настоящему стоящее за пределами своей страны.

Архитектор Юрий Григорян (Фото: Олег Лозовой/РБК)

— Открывшийся два месяца назад парк «Зарядье» в Москве не такой пример? Вы же сами были в жюри конкурса, которое выбрало проект DillerScofidio + Renfro.

— Это хороший пример. Очень важно, что удалось добиться парка вместо застройки, провести международный конкурс и вовлечь победителей в стройку — это невиданный до сих пор прецедент и успех такого дела. Я знаю, какая шла борьба за то, чтобы оставить авторов в проекте и не заменить «Моспроектом», сколько трудностей пришлось преодолеть главному архитектору и его команде. С другой стороны, жаль, что не удалось вовлечь авторов по полной программе, и все это в конечном итоге было сделано руками русских архитекторов. Разница между концепцией и реализацией все же видна.

— В чем она?

— При заявленной концепции смешения архитектуры и природы архитектура доминирует, но, к сожалению не формирует значимого и запоминающегося внутреннего пространства. Этот тонкий баланс очень трудно выдержать при политической воле к наполнению парка всевозможными функциями. Не уверен, что авторы концепции и сами смогли бы при таком невысоком статусе в проекте найти аргументы в пользу несколько меньшей насыщенности. Но все же главные идеи реализованы, и это очень важный прецедент для будущего.

— Не поверю, что в США вы были поставлены в такие же условия.

— Этого не было, но и башня — не публичный проект. Степень вовлеченности автора в реализацию всегда определяется только тем, насколько заказчик ценит и понимает архитектуру и роль архитектора. С одной стороны, это здорово, что у нас появился шанс сделать что-то за пределами России, с другой стороны, надо признать, что российская культура в целом, и российская архитектура в частности, во многом изолирована от мировых процессов. Никому особо не интересно, что у нас происходит, и мы почти не участвуем в международной профессиональной дискуссии. Все это было бы вовсе не так печально, если бы мы все вместе занимались развитием профессии и строили хорошие дома и города. А если не заниматься развитием архитектуры, то в сознании власти и общества ее просто нет.

— Что должно произойти, чтобы ситуация изменилась?

— Первый и непростой шаг — реформа образовательной системы. У нас нет современного архитектурного образования. Язык и ценности, которые транслируются через существующие школы, безнадежно устарели, а несколько энтузиастов в стране не смогут исправить положение. И главное — архитектура должна быть признана одной из важнейших ценностей на уровне государства и общества. Мы все должны сказать, что архитектура важна, что это один из приоритетов.

Сегодня представления о качестве архитектуры абсолютно потребительские, и речь идет только о количестве и инфраструктуре. Архитектура — специфическая вещь, без нее можно обойтись, живя просто в инфраструктуре. Но в результате отказа от архитектуры мы не оцениваем те потери, которые несет лично каждый из нас, живя в среде, сделанной с таким пренебрежением к человеку. Мы не понимаем, насколько мы все мутировали, живя в этой среде.

— Почему власть, понимая огромное влияние архитектуры на людей, не использует ее в качестве инструмента пропаганды?

— С одной стороны, это не так плохо, с другой — я бы не сказал, что так совсем не происходит. Как раз сейчас власти включают в свой арсенал формирование нового человека через среду. В благоустроенных пространствах человек может просто отдыхать и ни о чем не думать. Федеральная программа по благоустройству городов, где Москва является пилотом, дает качественную среду в обмен на потерю политической инициативы. Но городская среда и новая хорошая архитектура — это не одно и то же.

— А что такое хорошая архитектура?

— Это, например, детский сад, построенный по авторскому проекту в результате конкурса. Не какая-то коробка, покрытая разноцветными панелями, а качественное пространство, как в Японии, где, как вы знаете, существует культ детства. В их садах, например, может не быть игрушек, потому что главное для человека — это коммуникация с другим человеком, а не с игрушкой.

Конечно, можно сказать, что мы на пути, и через 300–400 лет в России ситуация изменится. Но за это время здесь будут построены миллионы детских садов и вырастут многие поколения, которые что-то недополучат. То же самое можно сказать о школах, библиотеках, театрах и прочих общественных зданиях. Мы видим неравную борьбу группы энтузиастов, куда входят архитекторы, урбанисты, журналисты, и они эту борьбу всегда проигрывают.

— Насколько велики, по-вашему, шансы на успех в истории с реновацией пятиэтажек? Вы же приняли участие в конкурсе и, очевидно, рассчитываете на победу.

— Мы приняли решение участвовать, потому что хотим в этой ситуации оставаться со своим городом. Хотим показать, что это за проект, насколько он важен для города и для всей страны, и предложить свой взгляд на будущее Москвы. «Меганом» давно интересуется феноменом московской периферии — территорий между ТТК и МКАД. В частности, несколько лет назад мы вместе с институтом «Стрелка» и коллективом авторов делали большое исследование «Археология периферии». Важно понимать, что программа реновации — это начало бесконечной трансформации всей московской периферии.

— Запланирована она как долгий, но все же конечный проект.

— Парадокс заключается в том, что только что были приняты Правила землепользования и застройки (ПЗЗ) на всю Москву, которые должны были превратить Москву в город, где на каждом участке определено, что можно построить, а чего нельзя. Это создало бы правила, одинаковые для всех. То есть девелопер мог бы выкупить участок, расселить жителей и начать строительство.

Однако через месяц после принятия ПЗЗ была объявлена программа реновации, которая практически полностью отменяет их действие на периферии Москвы. Таким образом, мы оказались в нашей любимой ситуации ручного регулирования всех городских процессов. Площадки для реновации — это огромные массивы строительства, которые начнут размещаться в случайных местах Москвы и полностью поменяют климат в городе. Именно поэтому они должны быть сделаны с беспрецедентным качеством среды и архитектуры.

— Это возможно в наших условиях?

— Не вполне возможно в силу того, о чем мы говорили выше. Но к этому, по крайней мере, нужно стремиться. В городе необходимо провести очень много научной, художественной, социальной работы. Времени много, потому что, по моей оценке, «полная» реновация займет не менее 150–200 лет, а может, вообще никогда не закончится. Я не имею в виду только пятиэтажки. За ними последуют девятиэтажки, затем двенадцати- и шестнадцатиэтажки и так далее. То есть это совершенно другой тип регулирования городского пространства, достаточно хаотический.

Сейчас вся московская периферия имеет шанс получить финальный мастер-план, в котором будет четко прописано, что где можно построить, а что нет. Если этого не произойдет, город превратится в одно большое поле для экспериментов — и тогда никакого качества достичь не удастся. Мы же помним, что происходило во времена Лужкова, когда ломали пятиэтажки и всовывали туда дома такой плотности, которой нет и в Нью-Йорке.

Архитектор Юрий Григорян (Фото: Олег Лозовой/РБК)

— Что именно вы предлагаете?

— Речь идет о междисциплинарном проекте, сделанном нами совместно с НИиПИ Генплана Москвы и компанией Habidatum, которая занимается современными технологиями в области урбанистики. Мы исходили из того, что абсолютный приоритет должен отдаваться не жилью, а общественным объектам. Москва должна перестать быть плантацией по производству квадратных метров квартир. Она может стать городом, где сбалансированы интересы жилья и нежилья. И конечно, очень важна экономическая модель — проблемы земельной ренты и будущее собственников на этих участках.

Все это могло бы привести к относительно безболезненному врастанию новой застройки в существующее тело города. Мы, конечно, не рассматриваем проект как замену одного жилого фонда на другой, это было бы преступлением — не воспользоваться ситуацией, чтобы раскрыть потенциал, заложенный в городское пространство.

— Городское пространство в последние годы оказалось в центре внимания столичных и, позднее, федеральных властей. Это пошло на пользу городам? Я, конечно, в первую очередь имею в виду Москву.

— Не бывает хороших или плохих проектов. Всегда есть две стороны. Благоустройство Москвы давно назрело, и должен был появиться кто-то, кто взял бы на себя эту миссию. Улучшилось освещение, есть очень важные прецеденты — например, Хохловская площадь, деревья на Тверской и Садовом кольце. Мы живем в ситуации, когда один прецедент меняет весь город. Пока он не появляется, город не меняется. С моей точки зрения, Хохловская площадь устанавливает совсем другой стандарт благоустройства, замечательно решено пространство и совсем другая, новая материальность — вообще нет гранита, плитки, зато есть бетон и мраморная крошка.

— Тем не менее некоторые ошибки благоустройства признают и сами архитекторы.

— Наверное, главное упущение проекта касается социальной коммуникации в широком смысле, то есть вовлечения людей в городские проекты. Но мы знаем, как трудно вовлекать горожан в такие истории.

— В Москве недавно проходили общественные обсуждения проекта развития Москвы-реки, которым вы как подрядчик занимаетесь. Насколько активно люди в них участвовали?

— Весьма активно. Проект Future Ports был задуман как консолидирующий — все заинтересованы в том, чтобы река была чистой. Это консенсусный проект, поэтому мы легко идем с ним в общество. Мы работаем вместе с институтом Градплана Москвы, проводим опросы, обсуждаем, где должны находиться порты будущего, точки активации. Часть горожан настроены консервативно и придерживаются позиции not in my backyard, то есть они согласны, что точки притяжения на Москве-реке должны быть, но только не рядом с их домами. С другой стороны, мы видим новое поколение москвичей, которые хотят, чтобы река была активной, живой, населенной.

Фотогалерея: реализованные и строящиеся проекты архитектурного бюро «Меганом»

Меганом • Проект: 262 Fifth

Внутренняя движущая идея проекта – воздухоплавание: люди оказываются на смотровых площадках – «полках» как бы расставленных в воздухе — открывающих вид на весь город. Поднимаясь вверх до высоты 1001 фута, мы перемещаемся вертикально в пространстве. Полки-этажи крепятся на монолитный позвоночник, который поддерживает и обеспечивает модули всем необходимым. Cтруктурно этажи держатся за счет одного монолитного ядра и двух стен, которые вытянуты с севера на юг, расположенные параллельно Пятой авеню вдоль длинной оси Манхэттена. 

Ядро жесткости здания вынесено и обособлено, но в то же время используется для обслуживания жилых помещений и размещения всех инженерных и логистических сетей. . Позвоночник отделен от тела — для того, чтобы получить чистый объем квартиры и иметь возможность при желании создавать единые пространства в домах со сквозным видом. Определен оптимальный размер плана без колонн и вертикальных коммуникаций для одной квартиры на этаж. Внутреннее пространство стало чистым, гибким, свободным.

В квартире всегда сохраняется потенциал пустоты. Это убежище, комната над городом.  Пустота с высокими потолками, ограниченная двумя стенами и двумя панорамными окнами. Вид и перспектива из квартиры открывают весь Манхэттен — 180-градусную панораму северной и южной частей острова. 

На крыше оборудована смотровая площадка, которой могут пользоваться все жильцы. 

— — — — 

МЕСТО США, Нью-Йорк, 262 5th Avenue

КЛИЕНТ Five Points Development 

ГОД 2015 — p.t.

СТАТУС в разработке

ПРОГРАММА жильё

TEAM

Ю. Григорян, А. Стаборовский

М. Славнова (менеджер проекта), А. Морозов (ведущий архитектор), Д. Гутырчик, С. Григорян, А. Зиновьев

Ю. Кузнецов, А. Бусленко, Д. Кагдин

ПОДРЯДЧИКИ

ЛОКАЛЬНЫЕ АРХИТЕКТОРЫ SLCE Architects

ИНЖЕНЕРИЯ WSP

ФАСАДНЫЕ СИСТЕМЫ Front, Entek Engineering

КОНСУЛЬТАНТЫ ПО ВЕРТИКАЛЬНОМУ ТРАНСПОРТУ VDA

РЕНДЕР DBOX